«Поэзия не пресечётся»: интервью с Виктором Кирюшиным

— Какое ваше первое воспоминание?

— Лев Толстой помнил себя с пеленок (утверждал, во всяком случае). Я себя с пеленок не помню. Наверное, это школа, первый класс. У меня детство было вольное: мы жили в своем доме на окраине Брянска; родители работали, а я с утра до ночи в лесу, на реке. И тут – через несколько дней после первого похода в школу – я понял, что воля кончилась. Вот это, наверное, первое осмысленное, острое ощущение.

— Расскажите о родителях. Какой они внесли вклад в формирование вас как поэта?

— Мои родители – простые рабочие люди. Мама работала на Брянском машиностроительном заводе, а папа на сталелитейном заводе мастером. В общем-то, они смотрели на меня с искренним удивлением и даже некоторым недоумением, когда классе в четвертом я стал не только писать стихи, но еще и посылать их в газеты. Мама переживала: «Витя! Куда ты все посылаешь? Брось писать, тебя посадят». Но, слава Богу, до сих пор удалось этого избежать.

— Помните первую публикацию?

— Первое стихотворение было опубликовано в районной газете «Деснянская правда», когда я учился в седьмом классе, а потом, в этот же год, меня напечатали в журнале «Пионер». Это было уже серьезно. Это потрясение сейчас уже невозможно вызвать – потрясение, когда видишь свое стихотворение в печати. Там твоя фамилия набрана! Словами об этом не расскажешь. Еще и гонорар пришел из районной газеты – пятьдесят четыре копейки! Это меня, ребенка, совсем потрясло – я же не знал, что за такое удовольствие еще и платят.

— Часто ранние поэтические опыты основаны на подражании любимым авторам. Что скажете о ваших первых шагах в поэзии?

— Это не могло быть подражанием, поскольку я, признаюсь, поэзию в то время знал очень плохо. Просто что-то в тебе бурлит, ходит, строчки крутятся. Вдохновение. И было это, конечно, полной ерундой с точки зрения качества, но тут нужно было время: какой-то уровень образования и повзрослеть. Когда пришла любовь к чтению, я перечитал всю школьную библиотеку и стал часто ходить в книжный магазин, который находился на другом конце города. Продавцы меня заметили и стали оставлять для меня книги (тогда было непросто купить книги): Вознесенского, Окуджаву, Межирова, Самойлова и других. Так я и познакомился с поэтами и хорошим творчеством. Но мне и тогда в голову не приходило кому-то подражать. Скорее, у меня были учителя, которые учили меня жизни. Вот как Николай Константинович Старшинов.

Это интересная история. Когда меня призвали в армию, я попал в железнодорожные войска – не элита, прямо скажем. Но, тем не менее, у нас в роте сформировался кружок любителей поэзии, что меня по сей день потрясает. Когда мы выходили в увольнение, мы покупали книжечки. Такая была серия у издательства «Молодая гвардия» – «Библиотечка избранной лирики». Книги эти стоили сущие копейки, и даже солдат мог себе позволить их купить. Вот мы и покупали, читали, обсуждали между собой. И мне попалась, помню, книжка Николая Старшинова. Очень она мне понравилась – и кто бы мог представить, что я не только познакомлюсь с автором, но буду вместе с ним работать в издательстве «Молодая гвардия» (я – главным редактором, а он – редактором альманаха поэзии), дружить, на рыбалку ездить. Вот такие в жизни чудеса происходят.

— Какие воспоминания оставила армейская служба?

— Я очень благодарен этим двум годам. Это было уже полвека назад, но я помню всех ребят, с кем служил, по именам и по фамилиям, и даже помню, кто откуда. Не буду оригинальным – это была настоящая школа жизни, дружбы, умения жить в коллективе.

А кроме того, я увидел страну: проехал от Калининграда до Красноярского края, через Волгоград, Казахстан. Это было очень интересно и познавательно.

— Отличается ли поэтическое вдохновение в молодости и зрелости?

— Отличается. То, что можно написать в семнадцать лет, в семьдесят уже не напишешь. Потому что меняется человек, он приобретает опыт, житейскую якобы мудрость, а на самом деле становится менее свободным, чем был в молодости. Не хватает дерзости. Ты уже многое видел, испытал, знаешь, к чему может то или иное привести, что-то тебя тормозит.

— То есть свобода с возрастом покидает стихи?

— Хотелось бы верить, что нет. Приведу в пример одно высказывание Анны Ахматовой. Когда она, казалось бы, уже была известной, признанной поэтессой, ее спросили: «Голый человек на голой земле, – был её ответ. – Каждый раз». Так что опыт в поэзии – дело относительное. Поэзия не на опыте основывается, не на знании, а именно на озарении, вдохновении, наитии – таких вещах, которые ощупать и сформулировать трудно.

— Вы долго оттачиваете стихотворение, или оно рождается быстро? Менялось ли это с годами?

— Вынашиваться идея может и полгода, и год. Идёт внутренняя работа души. А техническая работа занимает не так много времени. И вообще, здесь срок не важен. Помните, у Пушкина: «Сижу, сижу три ночи сряду. И высижу – трехстопный вздор».

— У вас большой список поэтических регалий, побед. Важно ли это для вас?

— Я не обделён наградами, честно скажу. Но тут важно с самого начала как-то относится к этому с самоиронией. Вообще, самоирония – это одно из самых драгоценных человеческих качеств, как мне кажется. Награды ничего в тебе не меняют. Ты не становишься ни лучше, ни хуже, но, не буду лукавить, – конечно приятно внимание, приятно, что как-то оценивается твое творчество.

— Что скажете о современной молодежи, пишущей стихи?

— Довольно часто случается вести семинары у молодых авторов и много читать. Соответственно, кое-кого знаю. Мне нравится Софья Юдина – молодая поэтесса и пианистка. У нее очень тонкие, лиричные стихи, а поскольку она еще и музыкант, в стихах есть музыка – как обязательно должно быть. Нравится Инна Кучерова – поэтесса из Донецка, молодая, интересная. Но вообще – всегда едешь на эти семинары, надеясь найти какое-то новое имя, а находок, увы, не так много.

— А с чем, по-вашему, это связано?

— Трудно сказать. Стихи современных молодых поэтов – они какие-то герметичные, замкнутые в себе, зацикленные на авторских переживаниях. Понятно, что только из собственной души можно черпать материал – но ведь еще есть и мир вокруг, есть мировоззрение, есть отношение к тому, что в мире происходит. И вот этого в поэзии молодых мало.

— Тогда что насчет путей развития? Может, нужно что-то менять?

— Ни перспектив, ни путей развития не знаю, поскольку литература, тем более поэзия, – дело непредсказуемое. Вот Гоголь сказал, что «Пушкин – это русский человек через двести лет». И что? Не появился такой человек. Чего тут гадать? Единственное, в чем уверен, – поэзия не пресечется, всегда будет важна в России. Смотрите, сколько пишущих на портале Стихи.ру – миллионы, и это даже не все наши авторы там! Какое-то невероятное количество. Но, к сожалению, общий уровень – даже уровень графомании – снизился. Думаю, он упал в силу того, что стало легко публиковаться. Написал, опубликовал где-нибудь ВКонтакте (я, если что, тоже там публикуюсь) – и тут же тебе начинают писать: «Старик, ты гениален», «У меня мурашки!» – и всё, люди этим удовлетворяются. Сформировались поэтические «песочницы» на пять, на десять человек – и людям этого хватает. Они считают себя поэтами.

— Вас часто называют «московский поэт», но очевидно, что не из мегаполиса берутся ваши стихи, в них очень много природы. Наверное, вы часто сбегаете из столицы.

— Я в Москве живу сорок лет, но вы правы – корни поэзии оттуда, с Брянска, из молодости. А насчёт «сбежать» – я, во-первых, заядлый рыбак, и у меня дача в Дмитровском районе на реке Сестре, где я рыбачу, по грибы хожу. Стараюсь проводить там как можно больше времени. А родина жены – это Тамбовщина, село стоит на берегу Цны. С одной стороны – сосновый бор, с другой – степь. Красота неописуемая. Мы женаты почти полвека и каждый год там бываем – рыбалка, грибы, воздух совсем другой. А городских стихов у меня, наверное, раз два и обчелся. Иногда мне говорят: ты, наверное, стихи пишешь на рыбалке. Никаких стихов на рыбалке я, конечно, не пишу; там целиком растворяешься. Но природа для меня – это храм: там я живу по-настоящему, подпитываюсь энергией. У меня вот единственный верлибр есть:

Утренним лугом бегу –

Маленький.

Светлоголовый.

Цапля на отмели ждет…

Никогда я не буду счастливей!

— Часто у пишущих людей наступает период творческого молчания. Когда было – и вдруг ушло. Знаком ли вам подобный опыт?

Да, мне это знакомо. Случалось, что не писал и по году. Я вообще пишу не много. В прошлом году вышло мое «Избранное», к семидесятилетию. Небольшой толщины том. Друзья иногда дарят трехтомники, шеститомники – а у меня все уместилось в одном томе. Может, я просто ленив и предпочитаю с удочкой на берегу сидеть, а не за столом. Но я давно убедился, что насилие над собой – «надо писать!», «ни дня без строчки!» – ничего путного не даёт. Илья Сельвинский говорил о себе: «я поэт двадцатичетырехчасового вдохновения». Я не такой. Я жду вдохновения – этого особого, неописуемого состояния.

— То есть приблизить, стимулировать вдохновение нельзя?

— По крайней мере, у меня нет рецепта. Но это не значит, что надо сидеть сложа руки. Я, например, люблю переводить. Перевод – это работа, которая тоже содержит элемент вдохновения, но больше требует усидчивости. Можно заниматься рецензиями. Можно читать поэтические книги товарищей. Последнее вообще необходимо. Кто-то верно сказал: «Лишь у поэта учится поэт». а ещё есть выражение: «Поэты прикуривают друг от друга». Иногда вдохновение приходит в процессе чтения.

— Возникало ли у вас когда-нибудь чувство конкуренции?

— Не конкуренции, а, скорее, белой зависти. Или даже не зависти, а просто думаешь: «Боже, как здорово, вот я так не смогу». Восхищение другим – это важное, хорошее чувство.

— Есть у вас такая строчка: «Плачу, не унывая». В ваших произведениях много грусти о мимолётности сущего, об убывающем времени. Вы можете назвать себя грустным поэтом?

— Надо сказать, что в Русской поэзии вообще довольно мало позитива. «Создал песню, подобную стону, и навеки духовно почил». Это, конечно, связано с нашим национальным характером, а характер связан с нашей географией – с этими холодными просторами. Но эти просторы, на мой взгляд, дали русской поэзии масштаб. То пространство, что должно существовать в каждом хорошем стихотворении. Однако «плачу, не унывая» – это всё же, скорее, о позитивном восприятии жизни, в которой есть всё – и светлое, и грустное. Ты осознаешь это, но жизнь эту ценишь, понимая – другой-то не будет.

— Сегодня наше общество можно условно разделить на тех, для кого война существует, и тех, кто предпочитает её не замечать. Вы явно не из второй категории; у вас немало стихов об СВО; кроме того, вы – один из составителей известной поэтической антологии «За други своя». Прокомментируйте вашу позицию.

— Для меня Донбасс – вообще не отвлеченная тема, поскольку мои родители родом из Мариуполя, и бабушка с дедушкой там жили, и дядя, и тетя. Я, кстати, совсем недавно побывал в Мариуполе, нашел своего двоюродного брата, с которым мы не виделись больше тридцати лет.

Мир всегда разделялся на какие-то лагеря, ничего нового здесь нет. Но нужно хотя бы один раз побывать там, поговорить с людьми, которые там живут, поговорить с ребятами, которые там воюют, – и все встанет на свои места. Начнешь понимать, за что воюют, кто воюет, почему воюют.

— В стихотворении «Донбасс 2014» у вас есть такие строки: «Молча шагаем леском предрассветным. // Где, за каким затаился кустом // Брат мой и враг мой // С таким же заветным, // Мамой надетым, // Нательным крестом?» Могут ли враги оставаться братьями?

— Война – это всегда трагедия, а нынешняя – трагедия вдвойне. Раскол славянской, православной цивилизации. И произошло это не за год, не за два. Наши «партнёры» поработали от души над тем, чтобы это все случилось. Скорее бы это закончилось, но закончиться это может, только если мы победим.