О метамодерне, русской литературе и литературном процессе

Нельзя после Эйнштейна описывать мир по ньютоновским законам. Ну, можно, если хочется. Законы-то работают. Только зачем?

Так и в литературе: нельзя создать современную литературу по лекалам прошлого. Как нельзя найти красивый кусок реки и пейзажа, вырезать его и перенести вниз по течению.

Современная литература создается с помощью современной образности, современного языка и современных представлений о мире. Каковы же они? 

Для определения нынешних координат придется обратиться к рубежу ХIX–ХХ веков, когда в культуре началась эпоха модерна. Ее целью было – изменить линейный, рациональный подход к миру и понять мир как сложную систему систем, как Единое, выраженное через Множественное.

Русские символисты разработали понятие символа, который описывал суть такой эпистемологии.

«Вопрос о символе, – пишет Флоренский, – есть вопрос соединения двух бытий, двух пластов – высшего и низшего, но соединения такого, при котором низшее заключает в себе в то же время и высшее, является проницаемым для высшего, пропитываемым им». Вот книга. Некоторое количество листов бумаги, чернила… Но, разбирая материал, мы никогда не встретимся с Высшим бытием, которое характеризует понятие о книге. Связь между смыслом и бумагой и чернилами – не объяснима, а что она существует – очевидно и бесспорно. «Здесь высший пласт бытия связан с низшим и притом так органически связан, что, разрушая низшее, мы непременно уничтожим и высшее».

Так организовано вообще все в мире. У каждой вещной наличности есть духовная подоплека. Они нераздельны и неслиянны.

Эта картина реальности так же переворачивает утилитарные представления, как открытия Эйнштейна и Фрейда. В чем же революционность нового подхода?

В деконструкции авторитетной западной эпистемологии, долгое время считавшейся единственно верной, которая рассматривала мир как борьбу оппозиций, где центр важнее периферии, верх значимее низа, белое лучше черного, мужчина умнее женщины и т.д. Это логика 1:0. Логика насилия. Логика войны.

Модерн предложил новый способ – диалог оппозиций. Развил эту идею Бахтин, введя диалог как новую диалектику. В гегелевском синтезе противоположности теряли свою субъектность ради торжества Одного. В диалоге субъектность сохраняется и углубляется. Мужчинам и женщинам не надо бороться за первенство – через диалог они развиваются и обогащают друг друга. Однополярный мир, где гегемон живет за счет колоний, – не единственная архитектура мироустройства. Возможна многополярность – и диалог между странами. Воля к власти не универсальный закон. Есть и закон любви к ближнему.

Осцилляция между противоположностями и движение вперед – так концепция диалога звучит сегодня на языке метамодерна.

Многие чураются слова «метамодерн(изм)». На самом деле, важен не термин как таковой, а обозначение – и осознание – нового стиля и новой эпохи. Дугин называет нашу эпоху археомодерн, Гиренок – археоавангард, Эпштейн – протеизм, Тюпа – метакреативизм. Мы – метамодерн, имея в виду третью стадию проекта модерн в культуре и искусстве, ибо ни на первой стадии, модерна, ни на второй, постмодерна, новая эпистемология не смогла осуществиться: побеждала логика 1:0.

У символистов победило единое – доминирование наиреальнейшего над реальным. У постмодернистов в пику модернистам, наоборот, материальная множественность – дурная бесконечность гомогенных фрагментов (а затем симулякров). В обоих случаях терялась связь с жизнью, с творящим словом и образом, потому что по отдельности ни дух, ни материя не работают. Как сознание и подсознание. Только вместе, только через диалог.

Префикс «мета» в метамодерне означает «после, между и сверх». После постмодерна, между модерном и постмодерном – и сверх них. Потому что метамодерн возвращает модерн, не отменяя и постмодерн. Такое происходит впервые. Раньше смена культурных эпох шла как борьба. Виктор Гюго высмеивал классицизм, расчищая дорогу романтизму. Реализм отрицал романтизм. Модернизм преодолевал реализм.  А метамодерн уходит от отрицания отрицания. И предлагает –  диалог между эпохами.

Тезисы метамодерна следующие:

• Возвращение измерения духа.
• Возвращение к Богу.
• Возвращение измерения человечности.
• Возвращение к природе и мифу.
• Осознание мира как системы систем, где все со всем связано: теория поля, теория волн, теория струн, теория мультивселенных, вот это вот все. То, о чем давно говорили русские мыслители: Федоров, Чижевский, Циолковский, Вернадский, Ухтомский, Флоренский, Лосев, Шкловский, Бахтин и др.
• И при том – сохранение постмодернистской тотальной иронии. Которая НЕ отменяет сказанное выше.

Оптика метамодерна всем хорошо знакома, ибо метамодерн пришел в академию с улиц, хотя обычно бывает наоборот. Метамодерн – этот мемы и постирония. Это проект «Смешарики». Это «Брат-2» и «Я тоже хочу» Балабанова, «Граффити» Апасяна. Из недавнего, корейский сериал «Игра в кальмара».

Пугает соединение цинизма и искренности, серьезности и иронии?

А помните, что писал Бахтин о фольклорном смехе, который амбивалентен и направлен на все и на всех? «Он от всего ликует и — одновременно все высмеивает и насмехается, он отрицает и утверждает, хоронит и возрождает <…> он выражает точку зрения становящегося целого мира».

И в этом становящемся мире очень важна точка зрения отдельного человека. Потому что метамодерн – это не вседозволенность, это ответственность – за свою субъектность, за выработку духовной доминанты.

Как говорит исследователь метамодерна насельник Соловецкого монастыря иеромонах Прокопий (Пащенко), человек метамодерна должен «настроиться так, чтобы ему раскрывалось целое как гармония между частями. А чтобы увидеть мир как гармоничное целое, необходимо духовное возрастание. Когда это теряется, множественность мира рассыпается на дискретные части, которые человек уже не может собрать.

Да, это тот же вопрос идеала, важнейший для литературы и критики. В XIX веке победили реалисты-утилитаристы, противники духовно-эстетического идеала в искусстве. В конце XX-го – постмодернисты. Теперь – время идеал возвращать.

Первый метамодернистский жанр в литературе, по мнению западных теоретиков, – автофикшн. Он возвращает измерение человечности и опору на глубинное «я». Автофикшн не равен литературе травмы и автобиографии. Автофикшн – это диалог автора со своим бессознательным. Где главное – подлинность внутреннего «я». Конкретные биографические детали при этом не очень важны. Они могут быть точками отталкивания, метафорами. Но для художественного целого лимоновского «Эдички» безразлично, был ли у автора секс с негром.

В литературе травмы, наоборот, важен факт события, и предъявление этого события городу и миру – с обидой и протестом. Литература травмы претендует, чтобы мир изменился – по щучьему веленью. Автофикшн – предлагает менять себя.

Считается, что родоначальник жанра – Серж Дубровски с романом «Сын», написанным в 1977 году. На самом деле, это Лимонов и его «Эдичка», написанный в 1976-м (да, издан он был позже, так что формально, конечно, Дубровски, но все равно первые – мы). Продолжали развивать автофикшн в русской литературе те, кто вышел из лимоновской шинели. Р. Сенчин, З. Прилепин, А. Рубанов, А. Козлова, И. Абузяров и др. Некоторое время их называли «новыми реалистами». Но «новый реализм» – понятие, скорее, тусовочное. Не художественный метод. Художественным методом «новых реалистов» был автофикшн.

Второе важное, что пришло в литературу с эпохой метамодерна, – ремифологизация, значительно более интенсивная, чем в эпоху модерна. Мы хотим знать, как на самом деле устроен мир, который долгое время видели с одного, рационального, ракурса,хотим понять его целостность, – и обращаемся к мифам. К универсальному метанарративу, связанному «со сменой времен года, с солнечными и лунными фазами, со сменою земледельческих циклов, со смертью и обновлением» (Бахтин).

«Постмодерн» – то, что вы получаете, когда с природой наконец-то покончено, писал Ф. Джеймисон. А мы возвращаемся к природе.

Чтобы снова поверить в нее, в Бога и в космос. Ощутить движение энергий и связь всего со всем.

В русской культуре не было Ренессанса, и она не выносила Бога за скобки. А был русский космизм. Так что сегодняшнее обновление дается нам значительно легче, чем литературам запада.

Мы сохранили изначальное миропонимания в фольклоре и волшебных сказках, в обрядах, которые исполняем, подчас не придавая значения, в самих взглядах на жизнь. А. Ходаковский, командир «Востока», написал в своем ТГ: «Когда сознание человека больше не позволит ему гадить в Божьем храме, тогда решатся все проблемы». И это так.

В современной русской литературе активно развивается мифопроза. Александр Григоренко, Александр Бушковский, Ирина Богатырева, Андрей Рубанов, Алексей Иванов и др. пишут о взаимосвязи человека и природы, о не очевидных для рациональной оптики духовных законах. Мифопроза, как и славянское фэнтези Марии Семеновой, Анны Гуровой, восстанавливает русский культурный код.

Западные теоретики метамодерна наметили задачи и цели: возвращение режима историчности, измерения человечности, создание новой универсальной концепции – нового метанарратива. Но честно признались, что не знают, как этого достичь.

Русская же литература не только реализовала все эти цели, но и выработала новый, метамодернистский стиль, где реальное соприкасается с метафизическим, социальное с бессознательным, современное с универсальным. Автофикшн в нем соединен с мифопрозой – и внутреннее «я» человека включено в природу и космос как систему систем. Здесь невозможен разговор о современности без обращения к Богу. Здесь не считают смерть концом жизненного отрезка и учат, что «смерти нет». Эта литература – о внимании к Другому илюбви к ближнему. И да, конечно, в ней есть игра, отрицающий и возрождающий смех.

Так пишут Дмитрий Данилов и Алла Горбунова, Кирилл Рябов и Анна Долгарева. И, кстати, Ольга Токарчук, нобелевский лауреат. В жанровой прозе, например, Александр Пелевин. Олег Дивов на днях тоже попросился в метамодернисты.

Метамодерн возвращает уважительный диалог высокой литературы и жанровой, как это было в эпоху модерна, у формалистов. Разгоняет туман и обман, когда сначала из литературы «выгнали» фантастику, фэнтези и детектив, а потом под видом премиальной высокой прозы стали преподносить читателю поделки масслита: Пригов, Пелевин, Быков* (*внесен Минюстом России в реестр СМИ и физлиц, выполняющих функции иностранного агента), Водолазкин, Яхина и др. И при этом внушали, что русская литература серьезно отстала от западной и должна ее догонять.

Ничего подобного. Как показывает объективный анализ, русская литература сегодня значительно опережает западную. Как это бывало не раз. И снова – готова к диалогу.