Цель премии «Слово» – «выявить и популяризировать художественные произведения, утверждающие высокие смыслы и традиционные духовно-нравственные ценности отечественной литературы и общественной жизни, а также поддержать авторов, создающих произведения высокого художественного уровня, отвечающие вызовам времени». Важную роль в достижении этой цели играет фигура литературного критика. Именно о ней рассуждает в своём эссе омский критик Антон Осанов.
У рыцаря должен быть боевой конь, у птицы — крылья, а у литературного критика — критерий суждения. Без него всё высказанное остаётся лишь самонаблюдением на основе прочитанного, а сам критик превращается в презренного обзорщика, которому нужно выдать трещотку и запретить посещать народное собрание.
Критерий — это то, на основании чего выносится суждение. Правило принятия решения. Мнимые или подлинные беды современной литкритики неизбежно сводятся к вопросу критерия. Достаточно ли прежних? Или они утеряны? Исчез ли смысл критика как посредника между писателем и читателем? Осталась ли литкритика единственным приложением к искусству, способным говорить о литературе исходя из неё самой?
Казалось бы, всё просто: критика должна быть объективной, использовать в качестве суждения некие беспристрастные законы и «всеобщую эстетическую сообщаемость». Но при абсолютизации такого подхода литературный критик был бы просто не нужен, ведь по-настоящему прекрасное — мелодия или цветы — не требует понимания и радует без посредника. Классическая музыка привлекала даже феральных детей, тогда как любая словесность оставляла их равнодушными. В литературу можно войти только из опыта, и полная объективность здесь не только невозможна, но даже вредна. Создатель объективной литературной критики француз Шарль Сен-Бёв (1804-1869) был подвергнут сомнению Марселем Прустом, чьё ненапечатанное «Против Сен-Бёва» стало тем самым «В поисках утраченного времени». По Прусту творческий акт укоренён не только в действительности, но и вовне, там, где ошибочны все законы. Их нельзя объективно учесть, только косвенно ощутить при прочтении, из-за чего критик должен со всей внимательностью относиться к себе, не к автору. Импрессионистская критика презирает рассудочность и отдаёт предпочтение миражам, которые более академичные коллеги называют критическим субъективизмом.
То есть с критерием всё очень сложно.
Когда самых именитых российских литкритиков спросили о «главном критерии хорошей критики», большинство поняло вопрос не как «мерило», а как «признак» и вместо критерия (новизна, нравственность, классовость) назвало качества критики («адекватность», «доказательность», «неангажированность»). В этом ответе содержится признание современной литературной критики, что она мало интересуется теорией: эстетикой, философией истории, литературоведением, историей искусства, богословием. А ведь критик — это сорбент чистой теории, тот, кто сводит её положения в оценочные суждения. Благодаря прекраснодушному Иоганну Гердеру немецкие романтики приложили к литературе идею национального духа. Из культурно-исторического метода философа Ипполита Тэна выросла позитивистская критика. Что привнесли в литкритику марксисты известно. Что сделала феминистская теория тоже.
Критерий может быть опасен. Радикальная социальная критика середины XIX в. рассматривала произведения с точки зрения их демократической ценности. Политический утилитаризм Чернышевского и Добролюбова удостоился в ХХ веке топонимов близ городских окраин. Отступившие было критерии советского официоза были заменены настырным дискурсом постструктурализма. Критерий может подавлять, ложно предоставляя силы там, где пока ещё не хватает таланта. Это хорошо показывает встреча с легендарным критиком Ириной Бенционовной Роднянской, которая смогла обратить свой религиозный критерий в сильный, недогматичный эстетический поиск, тогда как ведущая встречи, молодой критик Анна Нуждина, оказалась во власти языка постмодернистских гаруспиков.
Критерий — это как сказочный артефакт. Владеть им может только достойный. В противном случае владеть будут критиком — самовозноситься, травить писателей, как это всегда бывает там, где сказку решают сделать былью.
Поэтому разговор о критерии неминуемо переходит на личное. Литкритика интересна тем, как опыт чтения и опыт жизни сыграют с текстом. Из-за чего так важно равновесие между частным и общим, субъективным и объективным, правдой и доброжелательностью. Самое захватывающее в фигуре критика то, как он ходит по грани, а самое страшное, когда он соскальзывает в одну только теорию или художественность. На долгой дистанции критику выжить куда сложнее, чем писателю — он игрок, ставящий на кон свой талант; клетчатый арлекин, обязанный быть серьёзным. Критику необходимо выдержать баланс, не стать рабом критерия или своих сильных сторон. При этом иметь много смирения — всю жизнь быть вторым, подбирать за другими.
Печален пример Александра Кузьменкова, успешно замкнувшегося в жанре критического фельетона, так как злая насмешка — то немногое, что сегодня ещё может быть общим. При этом Кузьменков обладал важным для критика качеством — был одинок и ни на кого не ровнялся. Путь писателя тоже путь одиночки, но это одиночество известное, на него смотрят со стороны, а критик незаметно идёт за автором, изучает его следы. Сама фигура литературного критика — это фигура полуфилософа и полуписателя, слегка учёного, немного политика, отчасти неудачника; человека, слепленного из разного вещества. Критик составляет иерархию или, наоборот, протяжённость, выделяет направления, намечает отстающих и забежавших вперёд.
Критик — это живая литпремия с открытым кодом. Радикальный литературный субъект.
Каким он может быть сегодня? И какой — критика?
Прежняя радикальная критика применяла критерий к самому тексту. Новая радикальная критика применяет критерий к самому судящему, она радикальна по отношению к высказывающемуся субъекту. Если сентиментальная критика Жуковского призывала воспитывать вкус читателя, а пролетарская — крепить классовый интерес, радикальная критика воспитывает вкус самого критика и создаёт из него эстетическую единицу. Нужно освободить критика от просвещенческих иллюзий, будто прочитанный им текст изменит прочитавшего его текст. Критик всего лишь составляет карту, по которой читатель может найти спрятанное сокровище, а может — глиняные черепки. У радикального критика нет патента на правильный вкус, он находится в том же поиске, что и все остальные, но при этом не превозносится и не ищет своего: славы, признания, печати, а пишет в стороне, часто в безвестности, ещё чаще по приколу, на морально-волевых, просто потому, что можно и так — и тем завоёвывает авторитет.
Новая радикальная критика стала возможной благодаря Интернету. Прежде критика сосредотачивалась на огороженных пространствах, проникнуть куда можно было только через таможню. Вне её критическими суждениями можно было радовать лишь близких, забор или соседей по камере. При этом таможня следила за качеством товара: публикация в толстом журнале означала, что текст прошёл первичный отбор. А кто поручится за качество радикальной критики?
Это задача читателей, которые давно превратились из пассивных потребителей текста в его сописателей и сокритиков. В Интернете все одновременно и критики, и читатели, и писатели. У всех под рукой тексты, возможности и площадки. Отношения звезды и солнцепоклонника затруднены, все стали ближе, одним рассветом-закатом. Разумеется, число подписчиков никак не соотносится с качеством критики, но создаёт сообщество, которое так или иначе контролирует критика. Его не просто расширяют или судят, а оживляют созданные им концепты, населяют мир его определений, создают в нём новые ковалентные связи. Политико-социальные теории эпохи массового и постмассового общества не доверяли человеку, считали его объектом приложения внутренних или внешних сил, заранее одураченным существом, что просочилось и в литкритику, которая взяла за правило сетовать на упадок и отвратительный читательский вкус. Радикальная критика не считает критика «знающим», а читателя «заблуждающимся», не собирается никого воспитывать и просвещать, но приглашает посетить выстроенную зоилом вселенную, дополнить её или же опровергнуть.
То есть радикальность критики заключается не в суждениях, а в позиции. Радикальный литературный критик — это мусорщик, золотарь. В его внимании пребывает самиздат, самотёк, случайные вещи, даже отбросы. Он перелопачивает сомнительные источники и выкладывается в странных местах. Если институализированная критика изучает опубликованное, напечатанное и прошедшее, радикальная — отбракованное, лежалое и незамеченное. Институализированная критика имеет свои достоинства, но к ней существует фундаментальное общественное недоверие. С такой критикой затруднена обратная связь, она замкнута и медлительна, часто малопроверяема, а силу высказывания во многом подменяет сила институции. Читатель при этом подрос, обзавёлся иными каналами получения текста, пребывает не в иерархии, а в бурлящем флюоресцентном потоке, где ему сигнализируют влиятели, малые книжные, обзорщики и писатели, а он сигнализирует им. Времена изменились, а литкритика осталась прежней — отстранённой, будто она наука, и редкой, словно она походит на чудо. У такой критики не получается соткать пространство и пригласить в него путника. Нужно больше разных критиков, больше споров и даже сражений, чтобы натолкнуть критические вселенные друг на друга и наблюдать их коллапс. Радикальная критика обращается в свободной соревновательной среде. В ней, как вампиры под солнцем, корчатся те, кто привык обстряпывать премиальные дельца под крышей старинных особняков.
Но в отрыве от институтов легко скатиться в книжный релятивизм, заняться просто рассказом и просто обзором, где вещи простираются без каких-либо пределов. Нужно принять упрощение литературной критики без её уплощения. На это способен критерий, посредством которого выстраивается разница хорошего и плохого, немощного и приятного. Литкритика не произвольна, но не является строгой дисциплиной — это весёлый досуг, игрище стиля или ума, доступное каждому соревнование, где можно повергнуть небожителя или самому оказаться на лопатках. Вся радикальность подхода лишь в том, чтобы устроить открытое состязание с привлечением читателей в качестве судий, болельщиков и участников.
Критерий здесь, он возникает из требовательности критика к самому себе, как бы осуществляется или даже пресуществляется в соответствии с судящим. Радикально судить куда проще, чем радикально быть: судят многие, а прислушиваются к тем, кто живёт по своим заветам. Качество суждения не заключается в личности критика, но доверие к нему создаётся именно так. Без доверия ничего не получится: в литкритике слишком много шаткого, неоднозначного. В ней есть что-то нелитературное. Возможно, любовь к литкритике — это просто любовь читателя к ненайденным им словам.
Что до самого критерия.
Он может быть каким угодно. Главное, чиркнуть им не только по тексту. Совсем не по тексту.
Добавить комментарий