***
... Но тут развяжется шнурок,
И ты под сухоруким вязом
Нагнешься завязать – и разом
Нахлынет звуковой поток.
Нырнёшь – окажешься на дне
И обернёшься вмиг ракушкой.
И волны плещутся натужно
Уже внутри, а не вовне.
В тебе пульсирующий гам –
Так море каменное дышит:
Шуршит пакет, скрежещут крыши
И нет, и нет конца шагам.
Ещё хрустит вчерашний снег
И раздаются гулким эхом
Огрызки фраз, осколки смеха
И шум автомобильных рек.
Ты речью полнишься – прямой,
Но не всегда понятной слуху,
А Бог тебя подносит к уху
И слышит вечности прибой.
***
Лишь созвездию Пса здесь округу стеречь,
Лишь забвенью дрожать тетивою.
И клубится в сиреневом воздухе речь,
А точнее, сырьё речевое,
Когда дышишь в ладони и что-то бубнишь,
Озирая взлохмаченный сад свой,
И косыми домами заросшая тишь
Не пронзается чьим-нибудь «здравствуй».
Ничего – только хруст и стремительный взмах,
Ничего – только ветви провисли.
Не ворона, а ты здесь на птичьих правах,
Ты земной не имеешь прописки.
Прошепчи «перелёт» – и в груди защемит,
И заноют коленные сгибы,
Но взамен тебе дан потрясающий вид
То ль на жительство, то ли на гибель.
***
Есть зеркало, есть я, и никакому
Сомнению нет места: есть диван
И день, непредсказуемый, как обувь,
Которую ещё не надевал.
Есть кошка, что мурлычет виновато,
И в область неба вросшее окно,
И есть тоска в каких-то человаттах,
Которых мне измерить не дано.
Есть с горечью оброненное "вот как"
Ночная лампа, фикус, наконец,
И в баночке одна зубная щётка,
Как в гнёздышке оставленный птенец,
И старый дом обветренный, в котором
Весь этот быт небрежно умещён,
И двор, и мир, и вечность за забором
Но что ещё? Ведь что-то есть ещё…
***
Мне снова семь. Гощу у Бабы Зины.
И снова грипп. Щекочет горло йод.
Смотрю в окно. Там дядя продаёт
На холоде большие апельсины.
И кажется, что отступает, щурясь,
Густая тьма. Уже я не умру.
Нам солнце отложило здесь икру,
Шепчу прохожим: «Ну же! Ну прошу вас!
Купите – и не надо будет в школу,
И будет свет, и счастье, и покой».
Завидев, дядя машет мне рукой,
А я смущённо дёргаю за штору.
Мне только семь. И мне ещё неведом
Зловещий мрак. Мне предстоит узнать,
Что продан дом, что заболела мать,
Что грузовик наехал на соседа.
Что через год ушла и Баба Зина,
Но стала мне в потёмках маяком,
Что будет мне в бессильи сниться дом
И дядя, продающий апельсины.
***
Пока я здесь разглядываю скатерть
И молча доедаю виноград,
В сырых подвалах бьют кого-то насмерть,
Кого-то волокут в тени оград.
Солдат у рельсов тушит сигарету
И девушке о чем-то шепчет: «Люб»,
И только сигарета в жизни этой
Узнает вкус его поджатых губ.
И труп – не знаю, чей – нашли в квартире,
Гражданский в небе сбили самолёт,
Внезапный шторм бушует где-то в мире,
А значит, он и нас не обогнёт.
А лёд в стакане плавает. Но если
И это вот стекло стоит на лжи?
Не скатерть предо мной, а карта бедствий,
И я к ней тоже руку приложил.
***
Бубня о чём-то сам с собой
В ночи сырой и зябкой,
Ныряешь голою стопой
В глухую прорубь тапка,
Затем ещё раз – и встаёшь,
Гусиной чуя кожей,
Что жизнь – она и есть бубнёж,
Преодоленье дрожи.
И, у окна помедлив миг,
Глазами шаря дали,
Поймёшь, что это черновик,
Набросок без деталей,
Что у предметов нет имён,
Что не готовы лица,
Что мир ещё не сотворён,
Что сотворенье длится.
И вздрогнешь – сам себе чужой –
И ляжешь спать обратно:
Стоять у Бога над душой,
Наверное, не надо.
Добавить комментарий