За терриконом

13 июня 2025 14:00


***
Ты мне пишешь, что выпал снег,
Бахромою укутав сосны…
Драгоценный мой человек!
Необъятный мой свет, мой космос!
А на улице!.. Вот бедлам!
И снежки, и замёрзшие слезы.
По волшебным спешат делам
Захмелевшие дедморозы.
Ты мне пишешь, что каждую ночь
Просишь Бога явить нам милость,
Что взрослеет без папы дочь,
Что тебе наша свадьба снилась.
Пусть зима и метели пусть,
Пусть молитвенник в изголовье.
Отвечаю, что я вернусь.
Я живой! Из Донецка с любовью!


ПОЛЮД И ХЭМ
Полюд и Хэм остались на нейтралке,
На безупречном мартовском снегу.
Тела забрать хотели. Оба раза
Подняться не давали снайпера.
У Хэма дочка скачет на скакалке,
Полюд в порыве приобнял жену,
Нырнув рукой куда то в область таза…
На фото все живые, как вчера.

И рюкзаки ещё хранят их запах,
Но смерть уже приподнялась на лапах,
Чтоб всё стереть, чтоб не осталось нас.

Ей помогают ночь, мороз и ветер,
Но верю я, что всех смертей на свете
Сильнее этот хрупкий снежный наст.

Пока он держит Хэма и Полюда —
Они незримо с нами, и повсюду
След в след идут и источают свет;

Тот свет, что не бликует днём на касках,
Волшебный, из забытой детской сказки,
Где мама говорит, что смерти нет.

Весною снег, конечно же, растает,
Отдав окоченевшие тела,
И зазвучит мелодия простая:
Капели, мира, счастья и тепла.
Когда-нибудь им памятник поставят.
Когда-нибудь закончится война.


ИЛЬЯ МУРОМЕЦ
— Я однажды встану и будет толк,
Обойду пол мира в стальных башмаках.
Верным спутником станет мне серый волк,
Добрый меч заалеет в моих руках, —

Илья Муромец зло говорит во тьму.
Тьма хохочет, укрывшись за потолок:
— Если встанешь, то я за тобой приду,
Чтобы снова лишить тебя рук и ног.

И лежит богатырь на своей печи
Обездвижен, немощен, сир и слаб.
Басурмане черствые калачи
Раздают на площади всем подряд.

Только шепчет упрямо Илья в бреду:
— Я не мир с собой принесу, но меч.
Соловей, паскуда, ведь я приду,
Чтобы взмахом поганый твой рот рассечь.

И польётся кровь, и взовьется дым,
Задрожат терриконы по всей степи…
Боже праведный, я Твой сын,
Дай мне сил, чтобы ношу свою нести!

Но нахально свистит Соловей во тьме,
Льётся кровь тягучая через край.
И тогда приходит Господь к Илье
И говорит:
— Вставай!


ШТУРМ
Хорошо под хмельком, небритый,
Битый жизнью, войною битый, —
Он смолил одну за одной.
Был обычный донецкий вечер:
Била «саушка» недалече,
Тёплый ветер дышал на плечи
Бархатистой взрывной волной.

Угловатый и неуклюжий,
Голос тих и слегка простужен,
Сам себе, похоже, не нужен, —
Он глядел в пустое окно.
Улыбнулся, кулак сжимая:
— Я в полшаге стоял от рая! —
И Россия от края до края
Отразилась в глазах его.

— Мы три дня штурмовали горку.
Было тяжко и было горько.
У хохла там стоит укреп.
В первый день нам сожгли три танка,
Типа, доброго, хлопцы, ранку…
У парней посрывало планку.
Кореш мой в том бою ослеп.

Положили нас в чистом поле,
Минометы попили крови,
Над башкою свистит и воет,
Непонятно, куда стрелять.
Ни поддержки, ни карт, ни планов.
В штабе точно сидят бараны.
За ночь мы зализали раны
И поперли на штурм опять.

Он рассказывал твёрдо, долго,
Был похож на степного волка.
— Мы три дня штурмовали в лоб их,
Там «двухсотых» лежит везде…
Всë в дыму, всё в крови и в саже,
Трупный запах всё ближе, гаже.
Но об этом нам не покажут
По «Оплоту» и по «Звезде».

Мы на сутки укреп тот взяли,
Но к рассвету не удержали
Заколдованный чернозём, —
И боец замолчал устало.
Ближе к ночи похолодало.
САУ ближе загромыхала.
— Завтра снова на штурм пойдём.


СНЕГ
Сегодня снег, а значит, выходной,
И спят в коробке дроны-камикадзе.
И значит, враг останется живой,
Успеет написать письмо домой
С коротким и безрадостным рассказом
О том, что с неба валит мокрый снег
И засыпает тропы и траншеи.
И пишет, пишет бедный человек
О том, что жуткий двадцать первый век
Обвился синим скотчем вокруг шеи.
А завтра с первым солнечным лучом
Проснутся «птицы» после снежной ночи.
И полетят на запад. А потом
Найдут блиндаж, где человек с письмом
К себе их манит ярко-синим скотчем.
И человек, скорей всего, умрёт.
Умрёт письмо в изношенной разгрузке.
Всё будет так, а не наоборот.
И всё же… Пусть подольше снег идёт.
Пушистый. Мягкий. Милосердный. Русский.

09.02.2024


РУССКАЯ ГЕОГРАФИЯ
А в подвале пыльно, много мышей, накурено.
Генератор кряхтит последними оборотами.
Мы контролим дорогу в Селидово из Цукурино.
Поднимаем птицу, наводим арту — работаем.

А грунтовки в полях ржавеют сожжённой техникой,
А поля засеяны минами и снарядами.
Мы вчера у врага отбили Желанное Первое, —
Это значит, еще на шаг подошли к Курахово.

Вот из Карловки с рёвом, сшибая ветки акации,
Беременная парнями из Тулы и Грозного,
Несётся «буханка». Везёт бойцов на ротацию.
Надеется только на РЭБ и на волю Господа.

Где-то в Москве отдыхают, играют в мафию,
Девчонки в клубе вертят красивыми шеями…
А мы изучаем русскую географию
В посадках и лесополках, изрытых траншеями.

И нам бы хотелось к родному порогу — коленями;
Любимых женщин нежно назвать по имени.
Но мы наступаем в западном направлении,
Потому что нас ждут:
В Одессе,
Херсоне,
Киеве.


ПЛАЦКАРТ
Тот погребок мы нарекли Плацкарт:
Как будто бы в прокуренном вагоне
На поезде «Анапа — Ленинград»
Трясёмся, мчим… Торговки на перроне

Суют в окно пивко и пирожки…
Работает арта в сырой ночи,
И стрелкотней срезает где то ветки.
Бьёт «саушка», дрожит соседний двор,
Оглохший кот сигает за забор,
И значит скоро прилетит ответка.

«Не попадут», — закуривает Галл.
Плацкарт наш тесен и настолько мал,
Что это надо очень постараться
В него попасть.
Короткий свист.
Разрыв.
Наш поезд вздрогнул, рельсы укротив,
Но не упал и даже не сломался.

Мы открываем банку огурцов —
Запас семьи, что здесь жила когда то,
Довольные, хрустим с набитым ртом…
В трех метрах у канавы труп солдата,

На рукаве кроваво-синий скотч.
Таков удел. Солдату не помочь.
Противник мёртв, и нечего тут плакать.
Он будет вечно, беспробудно спать.
«Хохла с рассветом надо закопать,
Пока на запах не пришли собаки», —

Промолвил Галл.
Мне кажется, что нас,
Уставших, грязных, — в предрассветный час
Разбудит молодая проводница
И пожелает доброго пути.
Её улыбка в отсветах зари
Потом, через года мне будет сниться.

С утра мы закопаем старый труп,
На таганке согреем кружку чая.
Вернется кот, забывший ласку рук,
И мы, любую живность привечая,

Откроем ему банку тушняка.
Он будет есть, пока молчит арта,
Поглядывая нервно, исподлобья, —
С него давно слетел домашний лоск…
Наш поезд едет к станции Покровск,
Но это будет завтра — не сегодня.


***
Осыпаются листья, желтеет привычный пейзаж.
На губах привкус ржавчины, ветра и карамели.
Это осень опять надевает свой камуфляж,
Чтобы скрыть по посадкам стихи, «лепестки» и потери.

Наши мёртвые нас не оставят и смогут помочь,
Даже если мы будем орать, бесноваться и плакать.
У Малого остались жена и красавица дочь,
И зачатый ребёнок, который родится без папы.

Бородатый, улыбчивый, крепкий, как новый блиндаж,
Потрещать по душам ко мне ночью приходит Калина.
Мы с ним снова на промке ныряем в разбитый гараж,
Он опять, не смотря ни на что, закрывает мне спину…

Эта осень косыми дождями мне бьёт по лицу,
С каждым новым ударом всё больше и больше зверея,
И кричит мне живому, забывшему стыд подлецу:
«Никогда. Не вернёшь. Ни Хопеша. Ни Тоху. Ни Змея».

Но дорогу осилит идущий, и надо идти.
То не бурные реки нахлынули по половодью, —
Это строчки, теснясь, разрывают меня изнутри,
Оттого что накормлены потом, землёю и кровью.

Все мы ходим под Богом, не зная, что будет потом,
Но в одном я уверен на этом израненном свете:
Если мой позывной, как и ваши, не станет стихом,
Я клянусь, пацаны, — я вам всем расскажу о Победе!


***
И вот уже не слышно канонады.
В Авдеевке маршрутное такси
Трясется на ухабах, объезжая
Воронки, гильзы, души пацанов,
Что бродят здесь и ищут свою роту, —
Им некого, им некого спросить:
Живые их не слышат и не видят.
Таков удел. Быть воином. Жить вечно.

Под Карловкой мы взяли П..дор-лес
И закрепились. И стремимся дальше
Дойти и обмануть старуху-смерть.
Вчера двоих бойцов на мотоцикле
Догнал случайный/не случайный дрон.
Один на руль упал и свесил руки.
Второй боец запутался в коляске.
Так и сидит. И будет так сидеть

Сто тысяч лет. Уже войдём мы в Киев,
Уже Одесса снова станет мамой,
А тот боец останется сидеть,
Прикованный навек к своей коляске.
Устанет лето, пожелтеют краски,
Я сделаю последний/крайний выстрел,
Но пуля как всегда летит не прямо, —
Ей прямо не положено лететь.

Сто тысяч лет пройдёт на белом свете,
И то, что было Карловкой, Авдосом
Под толщей вод окажется на дне.
И только два бойца на мотоцикле
Останутся, как прежде, на посту.
И снова будет дрон жужжать на небе,
Закольцевав собою ход времён.
И ничего уже не изменить.


***
В Уманском больше нет жилых домов,
Как нет в России кладбища без флага.
Я награждён медалью «За отвагу» —
В ней поселились души пацанов,

Однажды не вернувшихся с задачи.
Вы знали, что медали тоже плачут?
Я слышу по ночам их тонкий плач.
Ещё они не терпят пошлых песен
И постепенно прибавляют в весе
По мере выполнения задач.

Ещё не виден у войны конец,
Граница не обведена пунктиром.
Вчера на Мавик наскребли всем миром,
А значит, завтра путь лежит в Донецк.
На «Маяке» часов примерно в восемь
Мы купим «птицу» (тушку) и не спросим,
Откуда продавец её достал.
«Купил в Москве», — поверим этой сказке.
И только его масляные глазки
Нам скажут то, чего он не сказал.

Стучится осень. В лесополосе
Рыжеют вязы, головой поникли…
Опять сегодня выживут не все,
Но к этому мы, в общем-то, привыкли.

И будет враг унижен и разбит,
Но отчего же так душа болит,
Вся в шрамах и порезах, и в заплатах?
Нагретые стволы фонят теплом —
Вот так душа орёт с закрытым ртом,
Она ни в чём, ни в чём не виновата.

Мы третий год штурмуем небеса,
И где растёт та лесополоса,
Которая окажется последней, —
Никто не знает. И не в этом суть.
Стихами смерть, увы, не обмануть,
Не убаюкать, песню не пропеть ей.

Но снова надо двигаться вперёд,
Месить ногами ледяную глину,
Надеяться, что РЭБ не подветёт,
В патроннике патрон не встанет клином.

Пусть будет так, как повелит Господь…
Опять разрыв. Осколок ищет плоть
И почему-то пролетает мимо.
Враг человеческий опять стреляет в нас,
Но он ещё не знает в этот час,
Что с нами Бог. Что мы непобедимы.


ДЕТИ РАБОЧИХ ОКРАИН
Каждый третий уже был ранен,
Каждый первый терял друзей.
Это дети рабочих окраин,
Соль усталой земли моей.

В шалом взгляде — упрямство волка,
Обманувшего цвет флажков.
Вновь уходят на штурм посёлка
Дети серых и злых дворов.

Доставая из-под подушки
Письма с ворохом теплых слов, —
Улыбаются добродушно,
Не стесняясь беззубых ртов.

Не садились за руль Бугатти,
Не сидели в кафешках Ницц,
Только знаете… Не испугать их
Ни свинцом, ни жужжаньем «птиц».

Не из стали, не из титана
Появлялись они на свет.
Если рана, то значит рана.
Если смерть… Ну, так значит смерть.

Надевая броню на плечи
Перед выходом к огневой,
Вспоминают любимых женщин,
Самых верных на свете женщин,
Что живыми их ждут домой.

Каждый третий давно контужен,
Каждый первый войною бит.
Но пока эти парни служат,
Мир шатается, но стоит.


9 МАЯ
Мне кажется порою, что солдаты,
Удобрившие жирный чернозём,
Не помнят наши памятные даты,
А помнят только поседевший лён,

Проросший в мае сквозь сердца и ребра.
… На ставке, где рыбачу поутру,
Два лебедя застыли чутко, гордо,
И только перья вьются на ветру.

И ставок полон рыбы, крупной, громкой,
И в этот край опять пришла весна!..
Когда зимой мы штурмовали промку,
Без устали, без продыху, без сна,

Мы не просили песен и салютов.
Был «Градов» залп — единственный салют.
Уже нет Кеши, Графа и Полюда,
Но лебеди… Но лебеди плывут…

Пускай в Москве идёт Парад Победы —
Мы в Киеве отметим свой Парад.
Такого нам не завещали деды,
Но завещал погибший наш комбат.

Мне кажется порою, что солдаты,
Лежащие в лесах, подвалах, хатах,
Забытые в безбрежности полей,
Не в майском небе светят нам салютом,
Не сгинули на штурме, страшном, лютом,
А превратились в этих лебедей.


***
Когда мы домой вернёмся,
Когда мы с войны вернёмся,
Живые когда вернёмся —
Оставив усталость и страх, —

Всё также пусть светит солнце.
Огромное русское солнце.
Пусть желтым играет солнце
В седеющих волосах.

Дружище, рюкзак твой в дырах.
Сынок, твоё тело в дырах.
Любимый, душа твоя в дырах.
Так много их, этих дыр…

И я объяснить не в силах,
Что в светлых ваших квартирах,
Что в чистых наших квартирах
На дыры обменян мир.

Чтоб бес не маячил слева,
Чтоб дома хватало хлеба,
Мы чутко слушаем небо
И зорко глядим наверх.

Когда мы придём с победой,
Огромной, как мир, победой,
Беззвучной, как всхлип, победой —
Мы вспомним повзводно всех

Оставшихся в лесополках,
Убитых от пуль, осколков,
Ушедших на штурм посёлков,
Не встретивших свой рассвет.

И лишь на одно мгновенье,
Покажется на мгновенье,
Поверится на мгновенье,
Что смерти в природе нет.


ВОЙНА
Вчера мы размотали тот укреп,
Что выпил много крови и окреп,
Нажравшись смерти, ярости и боли.
А я хочу писать не о войне,
Быть вне общения орудий. Также вне
Молчания упавших в чистом поле.

Но за спиной истерзанный Донецк,
Он мне как брат погибший, как отец.
Стоит и курит в шаге от разрыва
Немецкой мины. А его глаза
Пытаются о чём-то мне сказать.
Прилёт… И смерть опять проходит мимо.

Война — дурная тема для стихов.
Снаряд и мина не прощают слов,
Произнесённых вдалеке от рая.
Чтобы её стихами отразить
И не соврать, и мир не исказить, —
Я вновь иду дорогой самурая.

А вдоль дороги — трупы, страх и грязь.
И то не пафос, тут прямая связь
Между душою, тьмой и чувством долга.
И я хочу писать не о войне.
Вот это всё кричит сейчас во мне,
Сидит неизвлекаемым осколком.

Но снова пуля чмокает сосну,
Я снова этой ночью не усну,
Разыскивая рифму по траншее.
И город за моей спиной не спит,
Он ждёт рассвета, курит и молчит.
И лес за промкой нежно розовеет.


***
После работы хочется упасть,
Закрыть глаза, чтобы не видеть пасть
Свистящей смерти. Хочется пропасть, —
Желательно на несколько столетий.

Кидаешь в ноги грязный автомат,
Броню, одежду, каску… Всё подряд.
А заступивший суточный наряд
Сварганит чай, яичницу, котлеты.

Усевшись, будешь нехотя жевать,
Глазами точку в стенке прожигать,
Курить, пуская кольца, и молчать,
Не понимая следствий и причины.

Потом, смыв грязь, ты позвонишь домой,
Наврешь, что у тебя был выходной…
Пока ты спишь, вернётся ангел твой
И снарядит пустые магазины.


ТАНКИ
Танки идут на запад!
Танки идут на запах
Сытых чужих квартир.
На запах укропа и мяты,
Сахарной русской ваты.
Танки идут на запад,
Освобождая мир.

Сквозь бурелом, овраги
Танки дойдут до Праги.
И до Берлина дойдут.
Смерти и горя мимо,
Танки дойдут до Рима
Целы и невредимы.
Несокрушим их путь.

Танки заходят в Бахмут.
Им напоследок бахнет
Злая чужая Мста.
В Бахмуте их встречают
Выжженным молочаем.
Им головой качают
Разрушенные дома.

На перекрестье улиц,
Там, где ветра, целуясь,
Свой умножают труд, —
Девочка ищет маму.
Мама помыла раму.
Танки глядят стволами
На девочку —
И ревут.


ЗА ТЕРРИКОНОМ
Допустим, завтра кончится война
И не начнётся Третья Мировая;
Тоску и копоть с наших лиц смывая,
Зарядит тёплый ливень до утра.
Что тебе снилось, девочка родная?
Открой скорее сонные глаза, —

Я победил! И ты со мной незримо,
Любовь твоя крепка и нерушима,
Она меня от гибели хранит.
Или хранила? Впрочем, всё неважно.
По небу самолёт летит бумажный
И вновь звезда с звездою говорит.

Всё схлынет как волна, и будет так:
Закончится война (допустим в марте).
Водяное, Авдеевка, Спартак
Останутся лишь точками на карте,

Останутся зарубками в душе,
Колючим сном, фугасом у дороги,
Разрывом мины, схроном в гараже,
Осколками рассеянной тревоги.
Любимая, мир наступил уже,
Родившись в муках на твоём пороге.

Не плачь, моя родная, не кричи,
Я не привёз от Киева ключи
И потерял в степи ключи от дома.
И даже если я сейчас с тобой,
Пью чай и удивляюсь, что живой, —
Я — там, остался там, за терриконом.


***
Солёный ветер, капли на руках,
Твои глаза, туманные спросонок.
Из моря вырастает Кара-Даг,
И мы — одно: ты, я и наш ребёнок.

И этот кадр цел и невредим,
Он тяжелей военного билета.
И мы с тобою отвоюем Крым
У прошлого, у памяти, у лета.

Но я сейчас пишу тебе о том,
Что вижу утром, выпрыгнув с КамАЗа,
Не Кара-Даг вдали, а террикон
Израненного минами Донбасса;

Что путь домой лежит сквозь смерть, сквозь снег,
И в этом не упрямство виновато.
Он не меняется из века в век —
Путь русского мужчины и солдата.

Но верь, душа моя, наступит срок,
Когда не будет ни тревог, ни страха.
И мы с тобою ляжем на песок
Под ласковою тенью Кара-Дага

И будем слушать, как шумит волна:
Из года в год, из века в век, по кругу.
И будем твёрдо знать, что жизнь дана,
Чтоб никогда не отпускать друг друга.







Добавить комментарий

Ваш комментарий не будет опубликован, но будет учтён администрацией. Возможно, мы ответим Вам на email.